«Какое прекрасное лицо! Такие женские лица я видел только на старинных гравюрах и вдруг здесь…» - подумал Головкин. Лицо действительно было прекрасно – высокий чистый лоб, на который якобы случайно спала белокурая прядка, яркие синие глаза, румянец, и не нарисованный, а природный, это Головкин определять умел. Восхитила его белая, как будто никогда не видевшая солнечного света кожа, очаровательная шляпка с небольшой вуалью, шея, прикрытая якобы небрежно повязанным шарфиком… Он успел рассмотреть даже пальцы, украшенные дорогими перстнями…
Женщина улыбалась каким-то своим мыслям, взгляд её, не задерживаясь, пробежал по Головкину и устремился вверх, строго очерченный профиль проплыл мимо и Головкин с трудом подавил в себе желание обернуться. «Явно не простолюдинка… Вот из-за таких женщин и происходит всё на этой планете – страшные войны и великие открытия, гнусные предательства и безумные подвиги, трагедии неразделённой любви и комедии разделённой…» - Головкин всё же не удержался и обернулся: «Завоюй целый мир, кинь к её ногам, она всё равно останется надменной и недоступной, как царица… Царица Эвелина…» Женщина, которую Головкин нарёк Эвелиной, уже таяла вдалеке, где-то её ждал самый счастливый мужчина в мире, пажи готовили благоуханную ванну, а повара – изысканный ужин… Головкин прикрыл глаза. «За одну ночь с такой женщиной можно отдать все богатства всех восточных королей…» - и в голове Головкина зазвучала небесная музыка, которая неожиданно закончилась заливистым детским смехом.
«Папа, посмотри – дядя стоя спит, как лошадка!» - Головкин открыл глаза и увидел смеющуюся рыжую девчушку, теребящую за рукав своего сонного папу. Папа равнодушно посмотрел на Головкина, наклонился к дочке и стал что-то ей втолковывать, видимо, правила поведения в свете. «А у моей царицы, интересно, есть дети?
Если б я был её героем, она родила б мне пять таких вот рыжих девчушек…» - на этот раз Головкин глаза не закрывал и музыка в его голове не звучала. Да и если б звучала, её спугнули бы три горца, громко обсуждавшие что-то на своём языке. Со стороны казалось, что они ругаются и сейчас перережут друг друга, но Головкин знал – они просто разговаривают. Они друзья. Им тяжело здесь, их здесь не любят, их семьи остались на далёкой родине, там, где ветра поют свои нескончаемые песни в горных ущельях… Головкин улыбнулся горцам, но они в ответ метнули в него три таких злых взгляда, что он вздрогнул. «Наверное, в их загадочной стране не принято улыбаться незнакомцам…
Может, они подумали, что я смеюсь над ними или над их речью…» - горцы были ещё недалеко и Головкин хотел вновь обернуться, что бы извиниться, но раздумал. К тому же ему навстречу приближалась парочка, на которую хотелось смотреть с восторгом и умилением. Он и она, оба в годах, седина уже прокралась в её причёску и давно поселилась в его, но как нежно она обнимала его! Как он смотрела на неё! Зачем она что-то шептала ему, ведь никакими словами не выразить ту любовь, которая сквозила в каждом её движении?.. «Достойный закат достойной жизни» - подумал Головкин и снова вспомнил свою царицу Эвелину. Ах, если б они могли быть вместе! Если бы они только могли…
Они бы тоже встретили свою старость с благодарностью, в окружении любящих детей, внуков и правнуков, только не здесь, а в небольшом шале в предгорье Альп… Головкин опять прикрыл глаза и очутился возле своего шале… Двухэтажная хижина пастуха с красной черепичной крышей… Зелёный склон, на котором пасутся белые барашки, внизу прозрачный ручей с небольшой мельницей… Постаревшая, но по прежнему величественная Эвелина в кресле-качалке вяжет чепчик для очередного внука, он поливает благоухающие цветы, отгоняя ласковых ручных коз… Вершины Альп вдалеке… Облака, с неохотой плывущие куда-то в Австрию и цепляющиеся за склоны…
Сейчас, сейчас уже запахнет свежим хлебом, который печётся в старинной дровяной печке на заднем дворе… Но пахнуло неожиданно чем-то другим, неведомым и невкусным, и запах этот мгновенно вернул Головкина в реальность, в которой всё было отнюдь не так благостно. Пожилая парочка приблизилась уже на расстояние вытянутой руки и оказалась совсем не пожилой, а тот, кого так нежно обнимали, был просто пьян.
Пьян мертвецки и с утра, и именно его ужасный перегар не дал Головкину насладиться ароматом свежевыпеченного хлеба. Рано постаревшая боевая подруга из последних сил удерживала своего рыцаря от позорного прилюдного падения, а слова, которые она ему говорила… Это были слова не любви, это были жестокие упрёки и суровые обвинения, обрамлённые площадной руганью. Наверное, рыцарь совершил вчера отнюдь не рыцарский поступок… И не только вчера… Да и не был он никогда её рыцарем, как, впрочем, и она никогда не была его Дамой. Не бывает Дам с такими лицами…
В то утро у Головкина случилось ещё много занимательных встреч, которые принесли массу впечатлений, позволивших ему забыть нехорошую парочку. Он видел старушку, на руках которой дремала собачка, один в один похожая на хозяйку. Видел девушку с голубыми волосами, чем-то напоминающую Мальвину из старого детского фильма, если б не кольца в носу и в губах, татуировка на предплечье в виде дракона и очень странное одеяние. Видел непонятного юношу с накрашенными глазами, который мило улыбнулся Головкину и наманикюринным пальчиком нарисовал в воздухе сердечко.
Видел ярко одетого мавра, на которого с изумлением и в упор взирало многочисленное семейство из провинции… Видел даже свою одноклассницу, в которую был безнадёжно влюблён лет сто тому назад… Он еле успел отвести взгляд, застыдившись своей неказистой одежды, но она уже заметила его, заулыбалась и подняла руку, что бы поприветствовать и наверняка напроситься на свидание… Она же не знала, что у Головкина есть царица, есть его Эвелина… Но тут, к счастью, эскалатор, на котором ехал Головкин, закончился, одноклассница с поднятой рукой и улыбкой уехала наверх, к выходу в город, а ноги Головкина ступили на грязную платформу станции метро «Киевская» радиальной линии.
Каждое утро, спускаясь на эскалаторе в метро, Головкин проживал целую жизнь, полную любовных драм и забавных приключений. Жизнь, похожую на бесконечный увлекательный фильм, от которого невозможно оторваться…
Ведь там, наверху, у него вообще никакой жизни не было.
Илья Криштул
А ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ ОБ ЭТОМ?